ПОТОМОК ХАДЖИ-МУРАТА

Газета «Дагестанская жизнь» №22 (504) 4 августа 2016г.

  У реальности больше фантазии, нежели у литературы. Представьте себе 200 или 100 лет, даже 50 лет назад такую картину: напротив Кремля, в фешенебельном художественном салоне вечером сидят изысканные москвички и москвичи,  а лектор повествует об истории и трагедии величайшего мирового памятника архитектуры — о Сирийской Пальмире. Трехчасовая увлекательная лекция в сопровождении цветных фотографий. Но кто лектор?

 А лектор – праправнук легендарного наиба Хаджи-Мурата — профессор Московского архитектурного института — Никита Шангин!

 

 — Уважаемый Никита  Генович! Откуда у Вас столь глубокие знания о Сирии? Как бы Вы вкратце охарактеризовали прошлое, настоящее и будущее Сирии?

— Много лет я в качестве гида в свободное от работы время возил в Сирию туристические группы. Началось с того, что когда, в начале 90-х, рухнул «железный занавес» и появилась возможность своими глазами увидеть то, что мы  изучали на истории искусства, архитектуры и градостроительства, она, эта возможность, далеко не всегда оказывалась подкрепленной материально. И тогда я стал предлагать свои услуги туристическим агентствам, поскольку уровень образования в моей alma mater – Московском архитектурном институте, вполне позволял мне на приличном уровне рассказывать туристам об  истории, искусстве и архитектуре Италии, Франции, Испании…  Даже впервые оказавшись в Париже, Риме или Флоренции, я чувствовал там себя как дома. Так нас учили. Наш незабвенный профессор Андрей Владимирович Бунин, автор двухтомной Всемирной истории градостроительства, требовал от нас знания основных исторических городов Европы наизусть. Почти как от разведчиков.  Да еще в их исторической эволюции. А на  экзаменах, вне зависимости от вопросов в билете, он, как правило,  говорил нам со, свойственным ему, французским прононсом: — «Ну, хорошо мой друг. А теперь давайте прогуляемся по Парижу…»  И мы с ним «гуляли»…

Так же надо сказать что программы, которые тогда предлагали турагентства, зачастую, были составлены крайне непрофессионально. Люди, их разрабатывавшие, совершенно не думали о драматургии тура, плохо знали историко-художественный материал, нерационально распределяли время, закладывали бессмысленные длинные переезды, пропуская уникальные объекты и т.д. И я стал предлагать свои программы, где старался учитывать даже солнечный свет в то или иное время дня, для того чтобы туристы могли увидеть нужный объект в нужном освещении.

Когда мне удалось свозить в Италию группу по такому нестандартному маршруту и, отправившее нас агентство получило благодарности, меня спросили, куда кроме европейских стран я могу еще возить туристов.  Ну, я сказал, что помимо Европы мне очень интересен Ближний Восток, прежде всего Сирия, поскольку это настоящий перекресток цивилизаций. А еще потому, что в Сирии есть памятники того культурного пласта, который исчез в Европе. А именно, уже не античность, но еще не средневековье.  И вот тут  мои  vis-à-vis подпрыгнули до потолка. Оказалось, что сирийское турагентство «Адам тревел» уже давно и настойчиво предлагает им сотрудничество в организации не челночно-рыночных, а именно историко-культурных туров. Но у них не находится никого, кто взялся бы за их разработку и проведение. Ну, никто толком не знает у нас, что это за, какая-то там, Сирия. Турцию знаем, Египет,- понятное дело, Израиль, — тут тоже все ясно. А Сирия, — это что?

Но вся прелесть была еще и в том, что и для меня эта страна тогда была «терра инкогнита». Мои представления о ней были крайне туманны. У Бунина в его истории градостроительства сирийской Пальмире посвящено несколько строчек. Во Всемирной истории искусства даже нет отдельной главы посвященной не только античной Сирии, но и Сирии эпохи классического халифата. И тут мне говорят: — «Наскребешь 400$ на билет в Дамаск?». Ну, думаю, наскребу. Короче, говорят, тебя встретят в аэропорту, посадят на машину с русскоговорящим сопровождающим, и за неделю все тебе покажут. Строго говоря, показать все в Сирии и за месяц невозможно. Так что речь, конечно, шла лишь о самых, как говорится «шлягерных» объектах.  А еще говорят, вот тебе путеводитель. Штудируй. Путеводитель этот написали наши журналисты Дмитрий Осипов и Сергей Медведко, проработавшие в Сирии более 10 лет и исколесившие эту страну вдоль и поперек. Потом я с ними, особенно с Димой,  очень подружился. По мнению самих сирийцев,  книга Осипова и Медведко, — это лучший путеводитель по их стране. Но, к сожалению, издать его авторы смогли только в самой Сирии, и приобрести его можно было только в Российском Культурном Центре в Дамаске.

Вот так я впервые попал в Сирию в феврале 1997 г. И влюбился в эту страну беззаветно.

И, конечно, чем больше я бывал в Сирии (а мне приходилось ездить туда по 2-3 раза в год), тем мои знания о ее истории и культуре становились глубже и объемнее. Что же касается прошлого, настоящего и будущего этой страны, то думаю, что кратко охарактеризовать все это вряд ли возможно. Во всяком случае, у меня это не получится. Могу лишь сказать, что недавно еще это была очень динамично развивающаяся, светская страна с очень приветливым, открытым народом и с совершенно потрясающей веротерпимостью. Я обрел в ней много по-настоящему близких мне людей, настоящих друзей.  То, что сейчас там происходит, для меня это личная трагедия. Предсказывать будущее, — не моя специальность. Но, конечно, я надеюсь на лучшее, и при первой же возможности снова туда поеду.

 

 — Просил бы Вас  поведать об истории, величии и трагедии Пальмиры. Не намерены ли Вы написать книгу о Сирии? А, ведь, в магазинах России нет ни одной книги  о Сирии и из Сирии.

— В двух словах рассказать об этом невозможно. Лекция о Пальмире, которая возникла у меня как реакция на последние события, длится более 2-х часов. И люди слушают, не уходят, а потом еще и вопросы задают.

Сейчас мне предложили подготовить лекцию о христианской Сирии. Обязательно это сделаю, и уверяю вас – это будет сенсационный материал. Ведь мало кто знает, что Сирия – это часть Святой Земли и родина первой в истории православной церкви – Антиохийской.  10% населения Сирии (более 1.5 млн.) – христиане, и большинство из них православные. Сегодня именно они становятся в первую очередь жертвами черного интернационала, развязавшего в этой стране форменный геноцид. А сохранившиеся в Сирии памятники раннего христианства, такие например как монастырь Симеона Столпника 5 века, или базилика в Кальб – Лозе, тоже 5 века, – это воистину мировые сокровища. Но сейчас эти шедевры оказались непосредственно в зоне боевых действий. И что сейчас с ними, в каком они состоянии, информации  практически нет.  Меня это очень тревожит.

Строго говоря, Сирия заслуживает целого лекционного цикла. Это ведь не только античность. Это  и Византия, и классическое исламское искусство, и грандиозные замки крестоносцев, по масштабам и красоте не уступающие лучшим европейским образцам…

Что касается книги, пока не знаю. Я вообще – то не писатель. В своей жизни писал в основном лишь пояснительные записки к проектам. И должен признаться, что это занятие особого удовольствия мне не доставляет. Но как знать, может быть когда-нибудь и созрею. Но вот чего мне хотелось бы увидеть уже сейчас на книжных полках наших магазинов, — так это новое дополненное  издание книги Осипова и Медведко о Сирии.  Ведь когда-нибудь война все равно закончится, и я убежден, что Сирия, даже несмотря на свои культурные потери, станет настоящей мировой туристической Меккой.

 

 — Вы архитектор — практик или архитектор — теоретик? Или архитектор — реставратор? А может быть Вы поливалентный практикующий учёный архитектор? Хотелось бы знать о Вашей профессиональной работе и о Ваших научных исследованиях? В каких реставрационных работах принимали участие?

— Я не ученый, я чистый практик.  Правда, сейчас я преподаю в МАрхИ, а в молодости, вскоре после института, я 7 лет  проработал в реставрационной организации.  Принимал участие в реставрации дома Луниных на Суворовском бульваре, (там теперь музей искусства народов Востока) и в реставрации церкви Введения в Барашах. Кстати в двух шагах от нее сейчас находится представительство республики Дагестан.

Но в какой-то момент я понял, что, несмотря на то, что я очень люблю историю и архитектурное историческое наследие, реставрация – это не мое.  Понимаете, дело в том, что творчество в реставрации, строго говоря, это криминал. Там главное, — это сохранение антикварности и аутентичности объекта. А во мне все же победила тяга к творчеству. Правда последней моей работой в реставрации было именно то, что мне наиболее близко – сочетание старого и нового. Это была комплексная реставрация и реконструкция исторических строений на Школьной (бывшей 1-й Рогожской) улице в Москве. Отчасти потому, что эта работа была принята в штыки значительной частью моих коллег – реставраторов, я ушел во 2-й Моспроект.

А потом более 17-ти лет работал в ЗАО «Курортпроект». Когда-то это был ведущий институт по проектированию объектов сферы отдыха и оздоровления. Но в 90-е годы осталось название, а проектировали уже все подряд. В частности 8 лет я отдал Большому театру, — был главным архитектором проекта его реконструкции. Это снова была та работа, которая мне очень близка, — сочетание старого и нового. Было очень трудно, но безумно интересно. И очень больно, что реализовано все далеко не так, как мы задумали. Вмешалась политика и вечная наша беда – «не своруешь – не построишь».  Так что Большой, к сожалению, я не могу отнести ни к  своим большим (простите за тавтологию) творческим удачам, ни к своим любимым объектам.

А из того, что удалось сделать, моя любимая работа, — это Государственный Центр Современного Искусства на Зоологической улице. Это тот редчайший случай в архитектурной практике, когда на 100% удалось сделать так, как задумывалось. И вещь получилась такая, за которую не стыдно. Нам за нее дали Национальную архитектурную премию «Хрустальный Дедал».

 

 — Почему Вы выбрали архитектуру своей профессией?

— Я родился в Замоскворечье. Из окон нашей квартиры как на картине был виден Кремль, торжественная панорама Боровицкого холма. С другой стороны с балкона наискосок открывалась знаменитая Скорбященская церковь на Ордынке, которая никогда не закрывалась, и где периодически звонили колокола. А наш подъезд находился прямо напротив входа в Третьяковскую галерею, куда я за 10 копеек периодически забегал после школы, иногда, просто чтобы взглянуть на какое-нибудь  любимое полотно.  Наверное, эта атмосфера старой Москвы какое-то воздействие на меня – мальчишку оказывала.  Плюс, я любил рисовать, и в детстве очень любил русские сказки. Особенно книжки с иллюстрациями Билибина. В общем, с малых лет в меня  как-то органически проникала эта эстетика Древней Руси, которая развилась в тягу к ее истории и архитектуре. А еще в школьные годы мой русский дед  Николай Петрович Белов возил меня по древнерусским городам, как он говорил «по Святым местам». И эти поездки остаются для меня самыми счастливыми воспоминаниями моего детства.

— Ну, а где-то в седьмом классе мой приятель – сосед, с которым мы гоняли футбол во дворе, и у которого мама была архитектором, позвал меня сходить за компанию в Дом архитекторов на лекцию для школьников. Одному ему туда идти было скучно. В результате он там больше не появился, а я так там и остался.

 

   -Вы — коренной москвич, родились напротив Кремля. Как Вы оцениваете прошлое, настоящее и будущее московской архитектуры?

— Прежде всего, хотелось бы раскрыть такое понятие как «исторический город». Это город, в облике которого определяющую роль играет его историческое архитектурное наследие. Таковыми, на сегодня, безусловно, являются Венеция, Флоренция, Толедо, Брюгге, Дубровник и многие другие малые  и средние города.  Из мегаполисов,  это, прежде всего, Прага.  Так вот, на рубеже 19-20 веков Москва была уникальным, потрясающим по красоте историческим городом, подлинным шедевром градостроительства, ни в чем не уступавшим ни Флоренции, ни Праге. Главное, что тогда в Москве сохранялось гармоничное масштабное соотношение пространственных доминант (башен, колоколен, куполов)  и рядовой застройки. При этом малый уровень этажности сохранял пластику выразительного московского рельефа, знаменитого семихолмия.

Прокатившиеся по Москве в 20-м веке волны взрывной реконструкции, обернулись для нее, как для исторического города полной катастрофой. Сегодня Москва, — это не исторический город, а город с памятниками архитектуры. Чувствуете разницу? Дело даже не в том, что исчезла цельность исторической городской ткани. Главное, что радикально поменялся масштаб пространства города, полностью исчез его исторический силуэт. От того, что когда-то было роскошной цельной торжественной мозаичной композицией, остались фрагменты, осколки. Сами по себе они, зачастую, прекрасны, но их окружение, как правило, им  «враждебно».  Посмотрите на замечательную церковь 17 в. в начале Нового Арбата. Она ведь визуально «раздавлена»  многоэтажным корпусом 60-х годов. Таких примеров – пруд пруди. А ведь памятник архитектуры, — это не только его физический объем, но и «среда его обитания».

Я никакой не ретроград, я ценю все яркие свершения в архитектуре 20 века и в наши дни. Мне очень близок острый пластический язык конструктивизма и хай-тека. Но я категорический противник взрывных градостроительных реконструкций.  Считаю их культурными преступлениями, и я убежден, что единственно допустимым способом развития исторических городов может быть только мягкая и крайне осторожная эволюция с обязательным сохранением исторически сложившегося масштаба городского пространства и силуэта. Это как в медицине разница между хирургией и терапией. Во всяком случае, архитектор, работающий в историческом городе, обязан следовать медицинскому принципу «не навреди!». Подчеркиваю, что речь идет исключительно о визуально – пластическом качестве города, а не о его инженерно – технической инфраструктуре. Возможности такого рода эволюции в 20-м веке у Москвы были, но при сталинской реконструкции они были проигнорированы по идеологическим причинам, а при Лужкове все захлестнула алчность дикого капитализма. В плане потерь исторической городской среды, великое лужковское княжение по катастрофичности даже превзошло сталинскую реконструкцию. К сожалению, все это продолжается и сегодня.

Надо сказать, что в 30 — 40-е годы ниспровержение старого, по крайней мере, мотивировалось желанием воплотить в архитектуре мечту (пусть утопическую) о «светлом будущем», и, зачастую, строившиеся тогда объекты были очень высокого художественного уровня. Все-таки создавали их Мастера с большой буквы, люди, имевшие дореволюционное академическое образование, высокую культуру и отменный вкус. А то, что творилось в московской архитектуре последние 20 лет, не имело под собой никакой высокой цели. Только бы поменьше вложить, да побольше и побыстрее хапнуть.  Да еще и, с одной стороны, вкусы заказчиков — из грязи в князи, с их пристрастием ко, всякого рода, финтифлюшкам, вроде башенок, колонок, балясинок и т.п., которые они навязывали архитекторам, а с другой стороны, отсутствие на сегодня классической архитектурной Школы – Хрущев ведь Академию архитектуры разогнал, и «излишества» запретил, — вот это все и породило архитектурный китч, который справедливо называют «лужковским стилем» и который заполонил наш город.

Ну а что касается будущего, то теперь уже о приоритете исторического наследия говорить сложно. Надо просто профессионально делать качественную архитектуру, развивать качественную городскую среду. Но, конечно, те еще многочисленные осколки великой исторической мозаики, каковой когда – то была Москва, должны быть бережно сохранены.

 

 — Многие в Дагестане выражают недовольство  реставрационными работами в крепости Дербента. К Вам не обращались с предложением принять участие  в этой исторически ответственной работе?

— На это мне трудно что-либо ответить, поскольку я, к сожалению, не в теме. В Дербенте мне пока еще побывать не удалось. Надеюсь, в свой ближайший приезд  в Дагестан эта моя давняя мечта осуществится, и тогда мы сможем с Вами обменяться впечатлениями.

 

      — С какого возраста Вы узнали о своём легендарном предке? И каким Вы его представляете? Сохранилось ли что — то материальное для памяти о прапрадеде? Были ли какие-либо трудности в жизни с  таким именитым родством?

— О своем прапрадеде я знаю с тех пор как помню себя. Конечно, мне, прежде всего, о нем рассказывала моя бабушка Умма Муратовна Хаджи-Мурат, — внучка легендарного наиба. И рассказывала она так ярко, что моей маме, правнучке Хаджи-Мурата, тогда особенно и добавлять было нечего. Конечно, бабушка отлично знала повесть Льва Николаевича Толстого, о ее деде, но рассказывала о нем по-своему.  Хотя она родилась через 53 года после гибели Хаджи-Мурата, и не могла знать его. А то, что она мне рассказывала, это были, конечно, семейные и народные предания. Но когда я прочитал повесть Толстого о моем предке, очень многое из того, о чем говорили дома, совпало с тем, как написал Лев Николаевич.

Каким я его себе представляю? – Однозначно таким, каким его изобразил на своих великолепных иллюстрациях к повести Толстого художник Евгений Евгеньевич Лансере. Он ведь, прежде чем приступить к работе над этими иллюстрациями,  приезжал в Дагестан, много писал с натуры — собирал материал и по-настоящему проникся духом гор. Есть среди его дагестанских работ и этюд гуашью, на котором изображена моя бабушка в национальном костюме. Он так и подписан – «Внучка Хаджи-Мурата». Сейчас этот этюд хранится в музее Толстого на Пречистенке. Дело в том что, будучи в Дагестане, Лансере подолгу жил в доме бабушкиного деда по ее маме Исилява Хизроева. Бабушке тогда было лет 7, и она хорошо запомнила художника. Рассказывала, как однажды решила «помочь» ему, и что-то  намалевала на его холсте. А Евгений Евгеньевич, увидев результат ее творчества, рассмеялся, и мазанул бабушку кистью по носу.

Именно Лансере, вместе с дядей бабушки Магомет-Мирзой Хизроевым, уговорили ее маму (отца тогда в живых уже не было) отправить дочку в Россию учиться. Видно ему приглянулась бойкая и сообразительная девчушка. А может быть он уже тогда, со свойственной большому художнику интуицией, разглядел в этой девочке огромную силу воли и истинно хаджи-муратовский характер, благодаря которому она, несмотря на всю косность тогдашних традиций, смогла стать первой из горянок женщиной – врачом. Да еще и вышла замуж за русского, что и по нашим временам редкость.

Из исторических раритетов, связанных с Хаджи-Муратом, у бабушки хранились его четки и деталь уздечки с серебряными бляшками.  Но в 70-е годы бабушка отдала их в музей Толстого. Думаю, она поступила правильно.

На счет того, какого жить с таким именитым родством,  должен сказать, что у нас дома никакого культа Хаджи-Мурата никогда не было.  Было и есть огромное уважение к его памяти и чувство ответственности за это родство. Во всяком случае в трудные минуты, я всегда стараюсь вспомнить то, что мой предок рассказывал  Лорис Меликову, как он смалодушничал, когда убивали его молочных братьев – сыновей последнего хана Хунзаха, и потом всю жизнь помнил об этом малодушии. Ну а о том, повлияло ли это родство на мою карьеру, — да нет, никак. Прежде всего, я ведь все-таки Шангин. Это фамилия моего сибирского деда с папиной стороны.  И вообще у нас в семье не принято на каждом углу кричать, что мы родня герою повести Толстого. Известность нашего предка – это его заслуги, а не наши.

 

   — Хотелось бы знать и о Ваших родителях, бабушках и дедушках.

— Прежде всего, должен сказать, что мама совсем недавно завершила работу над книгой о нашем родословии.  Книга  называется «Непридуманная сага. Рассказы о родословии и истории семьи». В ней она подробно рассказывает обо всей нашей родне и с маминой и с папиной стороны.  Не обошла мама вниманием и родословие наших с сестрой супругов, и даже супругов своих внуков. Конечно, значительный раздел маминой книги посвящен Дагестану. Так что исчерпывающие ответы на этот вопрос содержатся в этой книге. Но, поскольку она еще не издана, постараюсь коротко ответить. (Книга вышла из печати в июле 2017г. Прим. cайта shangin-travel.ru)

Мои родители родились в Москве. Они учились на биофаке МГУ. Там и познакомились.  Еще в молодости они расстались, мне тогда было 9 лет, а сестре 6.

Папа Ген Никифорович Шангин-Березовский,  доктор наук и известный автор в кругу бардовской песни. Наиболее известная из его песен – «Несмеяна» (…Не грусти и не плач, как царевна Несмеяна…), которая в 60-е годы звучала и в электричках и по радио. Папино имя Ген, — это имя-творчество 30-х годов, когда модно было давать необычные имена. Не думаю, что назвав так своего сына, его родители  думали о науке генетика, но в результате он стал именно генетиком.  Папа умер довольно рано.  Отношения с папой и его новой семьей я всегда поддерживал.  У меня, кроме родной, еще 4 сводных сестры. Все мы очень дружим.

Мои дедушка и бабушка с папиной стороны, — сибиряки. Дедушка Никифор Иванович Шангин, родился на Алтае в коми–зырянском селе Тогул.  Его предки переселись из камского Приуралья на Алтай где-то в 17 в.  А бабушка Зинаида Феоктистовна Березовская родом из Омска. В ее роду смешались сибирские казаки, татары, казахи и польские ссыльные. От последних, участников польского восстания 1830 г. и ее польская фамилия. И дедушка, и бабушка были военврачами. Дедушка Ника (как мы с сестрой его звали) был гигиенистом. Мне он запомнился как добрейший, огромнейшей души человек.  Во время войны, несмотря на все свои требования отправить его на фронт, прослужил руководителем курсов подготовки санинструкторов. А бабушка Зина в те годы руководила фронтовым военно-полевым госпиталем. В 50 — 60-е годы главным делом ее жизни был дом-музей ее отца сибирского писателя-большевика Феоктиста Алексеевича Березовского. Теперь этого музея нет. Не стало бабушки, — не стало и музея.

Моя мама,  Леонора Николаевна Москаленко (по второму мужу) кандидат биологических наук.  Мамин муж, Геннадий Владимирович Москаленко, родом из Саратова. Всю жизнь он проработал в институте НИИСчетМаш, конструктором ЭВМ. Мы с сестрой сразу же приняли дядю Гену, как родного, и очень к нему привязались. Сестра, будучи младше меня, так просто считает его своим папой.

Я уже говорил, что мама, — правнучка Хаджи-Мурата, т.е.  на половину аварка, а папа у нее русский.  Дедушка со стороны мамы — Белов Николай Петрович, родом из самой сердцевины Руси, —  Судогодский уезд  Владимирской губернии.  Это, говоря словами Высоцкого,  «в заповедных и дремучих страшных муромских  лесах». Дедушка был инженером – строителем. В войну служил в полевом инженерно-строительном управлении Волховского, потом Карельского и 1-го Дальневосточного фронта. Строил дороги, колонные пути, наводил мосты и переправы. А после войны остался с армии. Дослужился до звания полковника. Последние годы службы преподавал на военной кафедре в Московском инженерно-строительном институте  (МИСИ ныне МГСУ). Так сложилось, что в детстве и юности я жил на два дома: у мамы, но больше у дедушки с бабушкой.  Дедушка Коля фактически заменил мне отца и именно ему, в первую очередь, я обязан своим становлением как личности.

Ну а бабушка Умма, она была, конечно, самой яркой и не ординарной личностью в нашей семье.  Масштаб ее личности не только в том, что она, как я уже говорил, первая женщина-врач в Дагестане. Причем врач от Бога. Ее коллеги говорили, что  они не помнят ни одного не точного диагноза, который бы она поставила.  И при этом, при всей ее мягкости и душевной теплоте, характер у нее был железный. Там, где было необходимо,  она проявляла истинно хаджи – муратовскую стойкость и мужество.  Судите сами…

У нас дома хранится фотография, где бабушка снята с академиком Николаем Вавиловым. На ее обороте – теплая дарственная надпись академика. Вавилов отдыхал в Дагестане в горном санатории, где бабушка в то время была главным врачом. Через два года он был арестован, объявлен врагом народа и в 1942 г. погиб в саратовской тюрьме. Вы представляете, что означало в те годы сохранять дома такую фотографию?! Бабушка хранила.

Еще круче. 38-й год. Репрессии. Травят наркома здравоохранения Дагестана Михаила Григорьевича Кумаритова. По жутким инквизиторским сценариям того времени, прежде чем отправить известного человека в «зазеркалье», устраивались гнусные спектакли его общественного осуждения. И вот в Махачкале проходит такое собрание,  на котором заранее подготовленные статисты осуждают Кумаритова. Бабушка слушает – слушает, а потом берет слово, да так говорит о Михаиле Григорьевиче, что весь сценарий «общественного осуждения» разлетается в щепки. После нее и другие порядочные люди перестают отмалчиваться. В общем, тогда Кумаритов остался в живых. К сожалению, потом он пропал без вести на войне.  Правда бабушке тогда пришлось хватать маму в охапку, и уносить из Дагестана ноги.

Но кем была бабушка для дагестанцев, я отчетливо увидел, когда ее не стало, и мы с мамой по ее завещанию привезли ее хоронить на родину. Я был просто потрясен, когда выйдя на трап самолета, увидел перед собой черную от траурных платков массу людей, встречавших нас. И, как я понимаю, там были не только родственники, но и люди нам не знакомые, но посчитавшие необходимым прийти и отдать последний долг внучке наиба и первой в Дагестане женщине – врачу. Думаю, что Хаджи-Мурат гордился бы своей внучкой.

И еще. Семья у нас была вполне советская и атеистическая. Дедушка Коля хоть и любил православную литургию и вообще всю эстетику православия, о Боге никогда не говорил. И впервые о Боге я узнал от бабушки Уммы. И в православную церковь первый раз меня привела моя бабушка-мусульманка. Конечно, точно ее слова, тогда сказанные, я не помню, но смысл был такой, что раз ты живешь в России, раз ты думаешь по-русски, то и с Богом разговаривать ты будешь здесь.  Мудрая была у меня бабушка.

 

  — Расскажите, пожалуйста, о супруге, детях и внуках. Чем они занимаются? Они тоже знают о своём легендарном предке?

— Моя жена Селихова Татьяна Георгиевна родилась в Одессе. Ее мама из рода русских купцов – старообрядцев, а папа – немецкий антифашист-коминтерновец.  Таня режиссер – документалист. На ее счету более двух десятков документальных фильмов, некоторые из которых имели серьезный общественный резонанс. Так, ее фильм «Санкт Петербург. Сумерки нового века» о судьбе архитектурно – исторического наследия города на Неве в 21 в., личным распоряжением тогдашнего мэра СП госпожи Матвиенко был отправлен на полку, как «несвоевременный». Тем не менее, он пробился к зрителю через интернет.  Нам звонили питерские друзья и говорили, что фильм набирает по 15000 просмотров в день.  Смею думать, что свою лепту в то, что в Санкт Петербурге не был таки возведен «газоскреб», танин фильм тоже внес.

— Что касается остальных побегов  на нашей русской ветви потомков Хаджи-Мурата, то уж так получилось, что хотя она и начинается с его младшего сына, тоже Хаджи-Мурата, но дальше идет уже по женской линии, — бабушка, потом моя мама. Четвертое поколение – это мы с сестрой Ксенией.  Ксения во втором браке замужем за англичанином и сейчас живет в Англии в графстве Ланкашир.  Там она преподает английский язык мигрантам.  Ланкаширцы про нее говорят, что это та русская, которая лучше нас говорит по-английски. Действительно, у Ксюши классический английский, а диалект, на котором говорят ее соседи, весьма далек от литературной нормы. (По ее словам даже дальше, чем украинский от русского.) В России живут ее взрослые дети от первого брака, — сын Михаил (врач-ветеринар) и дочь Лидия (индивидуальный предприниматель).  У меня одна дочь – Маша. Она юрист – специалист по международным контрактам. Вообще мы никак не могли понять, когда Маша перестанет учиться. Сначала она закончила ИнЯз, отделение международной экономики, и, параллельно, Ипполито-Ивановский музыкальный колледж по классу фортепиано. А потом сразу же заочно поступила на юридический.  Владеет четырьмя языками.

Ну а  в шестом поколении нашей ветви, пока одни девчонки. У Маши две дочки – Даша и Кира, у Лиды дочь Мирослава и у  Миши дочь Айрис.  Миша с мамой его дочери расстался, и теперь они, мама и дочь, живут в США. Поэтому и имя у девочки американское.  Знал бы наш пращур как разбросает по свету его потомков!

Как видите, представительницы прекрасной половины человечества на русской ветви потомков Хаджи-Мурата явно преобладают. Из мужчин только двое, — я и племянник. Правда время еще есть, как знать, может быть и в 6-м поколении появится маленький Хаджи-Муратик?  Мне, конечно, этого очень бы хотелось.     (31 июля 2017 г. у Маши родилась третья дочка Арина. Прим. cайта shangin-travel.ru)

Так уж получилось, что из-за сдвига в поколениях (53 года между гибелью Хаджи-Мурата и рождением бабушки Уммы) на сегодня именно русские потомки легендарного наиба являются его ближайшими  генетическими родственниками. Конечно, наши дети и внуки знают о своем легендарном предке. Но, повторяю, все мы воспринимаем это родство не как повод  для гордости, а как ответственность.

Надо сказать, что в шестом поколении наше родословие снова соединилось с Востоком.  Мой зять родом из татар, а у  дочки моей племянницы отец чеченец. Так что в нас смешались русские, аварцы, чеченцы, коми-зыряне, татары, казахи, поляки, украинцы, евреи, немцы… Может быть есть и еще какие-нибудь народы, о которых мы не знаем. Главное, что наша родина – это Россия. Собственно наша русская ветвь Хаджи-Мурата, — это, во многом, и есть образ России, многокровной, многоконфессиональной, многокультурной и единой в этом многообразии. В этом, на мой взгляд, и есть главный потенциал нашей российской цивилизации.

 

   — Вместе с супругой Татьяной Селиховой  Вы написали сценарий  для документального фильма «Наиб Хаджи- Мурат. Русская ветвь».  Какая помощь Вам необходима для реализации этого исторически значимого проекта? Ваш электронный адрес для обращения к Вам спонсоров?

— Мысль снять документальный фильм о Хаджи-Мурате и его русских потомках возникла, когда в московском Представительстве Республики Дагестан узнали о нашей семье и познакомились сначала с мамой, а потом со мною и с Таней. Сначала думали просто записать с мамой видео-интервью. Потом стало ясно, что тема настолько богата и действительно социально значима, что одним интервью не обойтись. Тем более, что режиссер фильма, погруженный в материал уже имеется. Пока все, что делается, делается в порядке творческой инициативы. И мы очень признательны сотрудникам отдела СМИ дагестанского представительства и его администрации за бескорыстное сотрудничество в этом проекте. Но, конечно, главный вопрос любого кинопроекта, — это финансирование. Без него все останется на уровне хом-видео. Поэтому мы, конечно, надеемся на появление спонсоров. Мой электронный адрес: arch.shangin@yandex.ru

 

  — Были ли Вы в Дагестане и когда ещё собираетесь посетить сакли и аулы, связанные с судьбой Ваших именитых предков?

— К сожалению, последний раз я был в Дагестане в конце 80-х, когда хоронил бабушку. Потом, как-то все не складывалось, да и времена на Северном Кавказе были не очень располагающие к путешествиям. Планируем поехать в Дагестан в этом году, тем более, что повод более чем серьезный – 200-летие Хаджи-Мурата.  Надеюсь, что заодно во время этой поездки удастся пополнить видеоматериал и для нашего фильма.

 

  — Поступают ли в Московский Архитектурный институт молодые люди из Дагестана? Сложно ли учится в Вашем институте? Какими качествами должен обладать архитектор? И чтобы Вы посоветовали тем, кто выбирают профессию архитектора и строителя?

— Конечно, в МАрхИ дагестанцы учатся. Правда, у меня пока студентов – дагестанцев не было. Ребята из Сербии учились, сейчас у меня учатся несколько студентов из Армении. Надеюсь, будут и дагестанцы.  А в свое время со мной на одном курсе учился Курбанмагомед Керимов, который стал замечательным дагестанским архитектором. Всем в Дагестане известна его прекрасная работа – мемориальный комплекс «Ватан».

Учиться в архитектурном институте, конечно, сложно, но очень интересно. Все-таки мало где еще студенты получают столь обширное и синтетическое образование, как в нашей профессии. Буквально от истории искусства, от рисунка, живописи и скульптуры до сопромата.  Не случайно примерно половина наших выпускников находит себя не в архитектурном проектировании, а в массе смежных, и не очень смежных, но творческих профессий. Достаточно перечислить лишь часть известных людей не архитекторов закончивших МАрхИ: — Ирина Архипова, Андрей Вознесенский, Георгий Данелия. А со мной на курсе учились известный певец, поэт и композитор Андрей Макаревич и драматург Михаил Бартенев.

Что касается качеств, необходимых архитектору, то в первую очередь я назвал бы способность к пространственному мышлению. Это умение мысленно видеть  свой объект как 3D – модель и снаружи и изнутри. Для нас это так же необходимо как абсолютный слух для музыкантов. Ну а тем, кто хочет стать архитектором, я бы сказал то же, что мне когда-то сказал один из моих любимейших учителей Вадим Григорьевич Макаревич (отец Андрея Макаревича). Он, когда я сдал ему экзамен, сказал примерно так: — «…Хочу пожелать тебе, чтобы у тебя были в хорошем смысле «злые» глаза. Это значит, что надо постоянно, даже на уровне подсознания, анализировать свои зрительные впечатления от окружающего пространства. Что нравится, и почему. Что не нравится, и почему. И что надо сделать, чтобы исправить то, что не нравится. Если это у тебя войдет в привычку, архитектор из тебя получится…»

 

 — Были ли Вы знакомы с выдающимся архитектором, профессором Московского Архитектурного института, почётным членом Российской Академии архитектуры и строительных наук, автором канала имени Москвы, ВДНХ,  Всесоюзного Электротехнического института, Дома Радио, Аварского театра в Махачкале, автором  капитальной монографии » Старинный Аварский дом и его судьба», лауреатом Государственной премии РФ Г. Я. Мовчаном?

— Геннадия Яковлевича Мовчана, конечно же, я знаю и глубоко уважаю. Но сказать, что я был с ним знаком, не могу, потому что учился у другого Мастера, — Степана Христофоровича Сатунца, который с Мовчаном, кстати, был очень дружен. В те годы я был просто студентом, и не самым заметным. Так что Геннадия Яковлевича я знал, а он меня нет.

 

    — Почему стало возможным установления в Москве памятника живому Жириновскому? Разве это не унижает Москву и москвичей?

— Каких только чудес не случается в наши дни. И, зачастую, чудес позорных.  Вот памятника Дмитрию Сергеевичу Лихачеву что-то не ставят.

 

    — Какую черту характера Вы чувствуете в себе от великого предка?

— Пожалуй, чрезмерно обостренное чувство справедливости и собственного достоинства.

 

   — Ваш девиз жизни?

— Никогда об этом не задумывался.

 

Беседовал Магомед Абдулхабиров,

23 мая 2016 года.