Зря ему кинжал подарили…

Аварский нрав русского потомка легендарного наиба Хаджи-Мурата

Шангин в Махачкале у памятника книге Толстого. 2016

В этом году 200-летний юбилей «отмечал» наиб имама Шамиля и военачальник Хаджи-Мурат. По случаю праздника в родном селе знаменитого наиба времен Кавказской войны — Хунзахе — 27 августа состоялись мероприятия, воссоздающие события и атмосферу XIX века. Был реконструирован исторический эпизод похищения Хаджи-Муратом ханши.

Отметить юбилей собрались многочисленные потомки героя, среди них и известный российский архитектор Никита Шангин. Корреспондент «НД» встретился с праправнуком военачальника и выяснил, как это Никита Генович является потомком Хаджи-Мурата Гитиномагомедовича и почему он никогда не поедет в Кубачи.

— Я на 1/4 аварец — потомок по женской линии. Наша русская ветка рода Хаджи-Мурата — самая младшая из всех его потомков, соответственно мы генетически наиболее близки к нему. Самая близкая его родственница сегодня, моя мама, — всего лишь правнучка. Моя бабушка Умма Муратовна, умершая в 1987 году, была внучкой Хаджи-Мурата. А я с сестрой Ксенией — праправнуки. Мы его четвертое поколение. Это произошло потому, что моя бабушка — последняя дочь последнего сына Хаджи-Мурата — Хаджи-Мурата-младшего, который родился после гибели отца в ауле Харахи в зиндане, куда Шамиль поместил семью наиба. Бабушка говорила, что своего отца не помнит.

А оказались мы в центральной части России благодаря хаджи-муратовскому характеру моей бабушки Уммы. Она первая из горянок стала женщиной-врачом и вышла замуж за русского.

Она училась в Москве в 20-е годы на медицинском факультете МГУ, который, когда она заканчивала учебу, отделили и сделали Медицинским институтом. Жила в общежитии вместе с родной сестрой моего дедушки Николая Белова, который учился в МВТУ имени Баумана на строительном отделении. Дедушка пришел навестить свою сестру и встретил свою любовь. Потом уже нам рассказывает: «Сидит такая… Косы черные! Брови дугой! Глаза как бриллианты сверкают! Смотрю и решил: будет моя!».

С гордостью рассказывал, как ее добивался. У них «амуры крутились», еще студентами они полюбили гулять возле Новодевичьего монастыря в Москве. Когда уже старенькие стали, мы на такси повезли их туда, и они сидели на лавочке, за ручки взявшись. Но вообще они были как в песне Окуджавы — вместе маются друг с другом, а в разлуке плачут. Настолько они были разными людьми, что все время цапались, ругались, расходились, сходились, но друг без друга не могли.

— Вы всегда знали, что являетесь потомком наиба?

— Да, конечно. Я осознавал это, но культа никакого не было. Прививалось с детства, что это ответственность и никакой не предмет для гордости. Мол, смотри, ты должен соответствовать такому родству.

— Много у вас родственников? Поддерживаете связь?

— Мы десять дней тут, и у меня такое впечатление, что все дагестанцы мне родственники. Каждый день мы обнаруживаем новых родственников.

Вот Хизроева Заира Магомедовна, у которой мы с вами беседуем, — двоюродная сестра моей бабушки по материнской линии. То есть папа у бабушки Уммы — Хаджи-Мурат, а мама — Зульхижат Хизроева. Наиболее плотно мы общались именно с ними. Родной брат Зульхижат, Магомед-Мирза Хизроев, фактически был «добрым гением» бабушки.

Потому что он, учась в Санкт-Петербурге, познакомился с художником Евгением Евгеньевичем Лансере, который получил заказ от издательства сделать иллюстрации к первому изданию повести Толстого «Хаджи-Мурат». Он же, как человек ответственный, решил, что такую работу делать «от фонаря» нельзя, а надо поехать на Кавказ, проникнуться духом гор.

Е.Е. Лансере. «Умму-Хаир — внучка Хаджи-Мурата». 1912 г. Аул Хунзах.

Стал искать в Петербурге людей из Дагестана, и оказалось, что в технологическом институте учится не только дагестанец, но и родственник наиба. Вот они познакомились и приехали в 1912 году в Хунзах, и он поселился на год в доме, где жила бабушка Умма. На тот момент Хаджи-Мурата-младшего уже не было в живых, и они жили у деда по материнской линии, дважды георгиевского кавалера Исилява Хизроева.

За время пребывания в их доме Лансере написал их всех портреты, которые висят в музеях по стране. А позже он вместе с дядей уговорил мою прабабушку Зульхижат отпустить ее дочку Умму учиться в «Россию». Дядя строил элеваторы в Саратове и повез ее с собой туда. Там она попала в фантастическую среду.

Пока дядя был на строительстве, бабушка носилась по двору русского дворянина, инженера Платонова, который дружил с Магомед-Мирзой. Неприкаянная девчонка, ни слова по-русски не знала. Платонов на это дело поглядел, поглядел и говорит: «Так, стоп! Давай девчонку сюда». Причем у него уже был приемный ребенок помимо своих двух детей. Бабушка из гор в семь лет попала в культурнейшую, образованнейшую семью и росла наравне с детьми русского интеллигента.

Она вспоминала с особым восторгом, что это были лучшие годы ее жизни. Пошла в гимназию и одномоментно начала учить русский и французский языки. Конечно, когда вернулась на родину, ей очень не понравилось, что на нее платок надевают и замуж пытаются выдать.

Тогда она, чтобы замуж ее не выдали (слава Богу, приданого в нужном количестве не было), написала на себя «донос» в Темирхан-Шуре — о том, что она грамотная, хочет служить своей стране и просит мобилизовать себя на борьбу с безграмотностью.

Пришла бумага, и, ничего не скажешь, дома она не задержалась. В 18 лет ее мобилизовали, и она участвовала в организации детских домов после гражданской войны. Бабушка рассказывала, что всегда тянулась к медицине, а тут на ее руках умирала мама, а она ничего не могла сделать. При первой же возможности она поехала в Москву и поступила на врача.

— Вы были в Хунзахе. Сердце екнуло?

— Конечно! Я бывал раньше в Дагестане, но в Хунзахе не был. Последний раз это был 1987 год, когда мы бабушку хоронили здесь. Она завещала, чтобы ее похоронили на родине. Но потом наступили довольно тревожные времена, которые не располагали к путешествиям в регион. Да и обстоятельства не складывались, как хотелось бы, а тут 200 лет в этом году и нельзя было не поехать.

— Некоторые критики считают, что «Хаджи-Мурат» — лучшее произведение Толстого. А как на ваш взгляд?

— У меня, безусловно, трепетное отношение к этой вещи. Наверно, пристрастно будет судить, лучшее или не лучшее. Но если попытаться оторваться от моего особого родственного отношения к этой теме, мне кажется, что это «Война и мир» в миниатюре.

Вот масштаб тот же, но художественная форма более лаконичная, сжатая. Значимость и широта охвата «Хаджи-Мурата» вполне сопоставимы с «Войной и миром». Сколько там пластов, а? Вот горы, аулы, казачьи станицы, трагедия аулов, трагедия русских солдат, высшее общество Тифлиса, Воронцов с его холеным лицемерием, холодный, чопорный Петербург, Николай, военный министр…

Вот эти горизонты жизни поразительно соединены, органичные, быстрые, логичные переходы. Начнется какой-то один приближенный фокус и раз — расширяется до космических охватов, и опять раз — на личную какую-то судьбу уменьшился. Как описана там смерть русского солдата Агеева! Читаешь, и горло перехватывает. А гибель самого Хаджи-Мурата… Это просто масштаб Данте. А какой язык у этой вещи — сжатый, лаконичный, не похожий на язык «Войны и мира». Я недавно ее снова перечитал, и снова мурашки по коже.

— А в жизненных ситуациях проявляется бурная аварская кровь?

— Спросите у моей жены.

Переадресовываю вопрос Татьяне и получаю уверенный ответ:

— Бывает вспыльчивость такая. Когда ему кинжал подарили, подумала, что зря вы это, зря. Он и без кинжала хорош.

— Мне кажется, что в этом плане мой взрывной характер — это кавказская кровь, но не натура моего предка, — продолжает Никита Генович. — Хаджи-Мурат был невероятного самообладания человек и абсолютно не был подвержен бурным эмоциональным реакциям. Обладал такой силой воли, что мог подавлять в себе реактивы.

— Вы не первый раз в Махачкале. Расскажите, как вам архитектурный облик города.

— Ужасный! Это один из самых бестолковых в художественном плане и в плане градостроительной структуры город, который я видел. К сожалению, и один из самых грязных тоже. Вина в этом прежде всего городских властей. Я помню Махачкалу гораздо более приличную 30 лет назад. Этот безудержный, алчный, рваческий, торгашеский квази-капитализм, который все захлестнул, видно, как только въезжаешь в город. Вот до бордюра тротуара застроено безумными… даже не знаю, как назвать.

А автомобильное движение в городе — это нечто. Говорят, что вождение в Москве — это один год за три. А в Махачкале — один год за десять. Я такого ужаса за рулем за весь свой стаж вождения не испытывал. Мне казалось, что каждая машина норовит меня протаранить и каждый пешеход норовит кинуться мне под колеса.

Говорить об архитектуре Махачкалы — это говорить ни о чем.

Гораздо важнее, на мой взгляд, говорить об архитектуре аулов. Это тоже для меня печальная тема, потому что я еще помню аулы-шедевры. Да, в них было трудно жить, да, в них не было комфорта и удобства, но архитектурно это были шедевры. Сейчас я таких аулов практически не увидел. Мы издали Чох увидели, где еще сохранился какой-то облик, хоть и частично.

Вообще перекрытие старых домов скатными крышами — это убийство уникальной архитектуры Дагестана. Это немыслимое варварство! Масса вполне доступных технологий в наше время, позволяющих решить конструктивные и эксплуатационные проблемы.

Можно наполнить дома современным уровнем комфорта не в ущерб внешнему виду. Мы были в Испании в Пиренеях, которые чем-то напоминают Дагестан. Там чисто, аккуратно, и у них крыши крыты тесаными каменными плитами. Есть горячая вода, кабельное телевидение, кондиционеры — вся начинка современная, но при этом везде деревянные рамы на окнах, каменные стены, крыши, как веками сложилось.

Антисанитария — отдельная тема. Просто не понимаешь, как вообще среди такого живется. Скажу о визуальном мусоре — трубы газопроводные, столбы, провода, которые можно проложить под землей, скрыто. Это давным-давно известно и используется в европейской практике и даже в азиатской практике.

Мне бесконечно больно, что за такой короткий срок исчезла уникальная архитектура аулов. Считаю, что должна быть принята какая-то программа, взяты несколько аулов, которые в обязательном порядке усилиями государства должны быть отреставрированы, реконструированы и превращены в культурные исторические заповедники. Понимаю, что всю историческую, традиционную архитектуру Дагестана сохранить в полном объеме нереально, но какие-то знаковые аулы надо сберечь.

У меня была мечта поехать в Кубачи — одно из самых грандиозных исторических сел Дагестана, которое до недавнего времени сохраняло свой подлинный, уникальный облик. Но сейчас я увидел на фотографии, как оно выглядит сегодня, и понял, что не поеду туда, мне там больше нечего делать. Село просто тотально изуродовали.

Это наплевательское отношение уводит туристов и деньги из республики. Я кричу на всех конференциях, что культурное наследие — это не бантик, не развлекуха и не удел ублажения избранных, а национальный ресурс. Ресурс, который, в отличие от газа и нефти, при определенных условиях может быть вечным.

Автор : Патима Гасанова

Добавить отзыв